Семья Фрисман - родители и дети

Их я помню гораздо лучше, потому что всю мою сознательную (и бессознательную) жизнь мы прожили вместе. Бабушка - статная, красивая, решительная женщина, всегда главенствующая в доме. Ее слушались все: и муж, и взрослые дочери и мы - малые дети. Она командовала всеми и всем: она прекрасно готовила, очень разумно вела хозяйство, поскольку всегда мы жили довольно стесненно.

Они все происходили из Белорусии, из местечка под названием Костюковичи. Там дедушка имел маленькую лавчонку, а бабушка вела хозяйство. У них было 7 детей: две дочери и пятеро сыновей. Но трое сыновей умерли еще будучи совсем маленькими, где-то до годика. Двое взрослых сыновей (Гдаля и Марк) и дочери (Рая и Миля) перебрались в Ленинград еще до войны, и старики последовали за ними. Но поскольку они были вроде бы мелкими владельцами и как бы не работали на государство, то пенсия им не полагалась. Поэтому они жили с нами в одной квартире на Тверской улице, на пятом этаже без лифта, без каких бы то ни было средств к существованию и с грустью вспоминали свой большой дом и большую дружную семью. Помимо командного характера бабушка обладала еще и большой мудростью, и мама рассказывала, что все окружающие соседи завидовали тому, как дружно она (бабушка) жила со своей свекровью. Вот один из запомнившихся мне рассказов из тех далеких времен. Они, как водилось в небольших городках и селениях, делали запасы на зиму, и Миля рассказывала, как однажды ее младший брат - Марк - будучи еще совсем маленьким, сказал, что когда он вырастет и будет большим, он будет заготавливать на зиму 51 гусь. Почему же 51? - спросила его мама (моя бабушка). - Один вам с папой, а 50 - мне - сказал предприимчивый мальчик.

Бабушка и дедушка действительно были верующими, старались соблюдать все праздники, но никого не заставляли слепо следовать им. Я помню, что на пасху у них всегда была отдельная посуда, которая в остальное время не использовалась в хозяйстве, а убиралась на антресоли. Мацу мы всегда пекли сами. Это был настоящий праздник в доме. У нас на кухне была огромная в пол-кухни плита, на которой мы почти не готовили еду, пользовались керосинками (помнит ли кто-нибудь сейчас, что такое керосинка или керогаз?), но затапливали для мацы. (Когда у нас проводили газ, все плиты в доме поснимали, а чтобы не таскать тяжести с пятого, довольно высокого этажа, кирпичи просто выкидывали в окно во двор, а внизу стоял дворник и отгонял всех приближающихся на опасное расстояние. Кухня после этого стала гораздо обширнее, но уюта поубавилось). Поверх плиты клали большой металлический лист, который накалялся от печного огня и на котором пекли мацу. Бабушка замешивала тесто, мама и Миля раскатывали его тонко-тонко, а мы с папой таскали их на кухню на палке-каталке и отдавали деду. Дед выкладывал его на металлический лист и быстро-быстро прокатывал специальным колесиком с зубчиками, чтобы тесто не вздувалось пузырями. Маца получалась очень тонкой и необыкновено вкусной. Как правило, на это уходил целый воскресный день.

Ели они за отдельным столом свою отдельную пищу. Но фаршированная рыба и бульон с галушками были обалденно вкусными. Если мы хотели, мы могли есть их пищу, но они никогда в эти дни не ели за общим столом нашу пищу. Первый сейдер мы всегда отмечали вместе и только своей семьей. Дедушка надевал на себя полосатую накидку (талит или талес, как он сам ее называл на идишь) и на лоб - специальный ремешок с коробочкой на лбу (тфилин) и долго читал молитву. Потом мы ели и пили пасхальное вино, которое для нас - детей - всегда делали отдельно - варили компот и наливали от него жидкость в рюмки (когда Генка был совсем маленьким, он называл эту жидкость от компота "житель". Дай мне жителя, говорил он, и так это в нашей семье приросло, что даже уже взрослыми мы все так называли жидкость от компота). А мне еще очень нравилось макать яйцо в соленую водичку и есть.

Бабушка и дедушка между собой разговаривали на идыш. Они и со мной тоже говорили на языке предков, но отвечала я им по-русски. Таким образом, понимала я все, но говорить не могла. Я думаю, что бабушка, конечно, это знала. Но когда ей хотелось на меня пожаловаться пришедшей с работы маме: уроки не делала, играла на пианино мало, а вместо этого читала и т.п., она говорила на еврейском языке, делая вид, что не знает и думает, что я ничего не пойму. Ну а я, конечно же, встревала и обижалась: неправда, бабенька, все ты неправду говоришь, я все делала и т.д. и т.п. Бабушка была мудрая женщина и хотела исподволь научить меня еврейскому языку, но судьба распорядилась иначе.

До войны бабушка и дедушка жили со своим младшим сыном Марком, но потом они не поладили с невесткой и тихо, без скандалов с ней расстались, в эвакуацию уже поехали с Университетом, где работали обе дочери, и после войны поселились с нами.

На лето мы всегда уезжали на дачу в Мельничный ручей, где снимали комнату у нашей родственницы - тети Жени Письман. Это была двоюродная сестра мамы. Они по тем временам были достаточно зажиточными людьми, дом был большой, дачников много. Весь участок был засажен клубникой и другими ягодами, которые нам трогать категорически запрещалось. Бабушка была очень щепетильна в этом отношении, и если хозяева (родственники!) изредка предлагали нам мисочку клубники, всегда платила за это. Но мы довольно дружно жили с внучками этой самой тети Жени - Софой и Леной и всегда играли вместе на их крылечке. А мне ужасно нравился их отец - сын тети Жени - Веня, Вениамин. Он был высокий, красивый, немного задиристый, работал в каком-то секретном морском "ящике", имел даже какой-то довольно высокий военный чин, носил морскую форму и хотя формально был моим троюродным братом, но звала я его дядя Веня и даже немного побаивалась. Они всегда, так же, как и мои родители, приезжали на воскресенье к нам на дачу, и ждала я их приезда не меньше, чем приезда папы и мамы. Потому что сразу на даче становилось весело и интересно: они ведь были достаточно молодыми и умели веселиться не хуже всех нас. Есть даже общая фотография всех родственников, однажды съехавшихся не помню уж по какому поводу на эту дачу.

Но как же я не любила эту дачу! Просто ненавидела! Уже потом, будучи взрослой мы как-то поехали туда с Аркадием и маленьким Валеркой, посмотреть и погулять. Оказалось типичный дачный поселок с пыльными улочками и отличным небольшим озером, когда-то называвшемся Ждановским, на которое мы очень-очень редко ездили купаться, потому что считалось, что оно слишком далеко от дома. С трудом я вспомнила нашу улицу и наш бывший дом. Все оказалось каким-то маленьким, незначительным и неинтересным. А ведь сколько лет мы там прожили!

Поскольку на участке играть было совершенно невозможно, мы гоняли в футбол с окрестными мальчишками прямо на улице. И конечно же бабушка и дедушка очень волновались, потому что все же там ходили машины. Там в то время у меня был друг - Юрка - который мечтал стать артистом или режиссером (и кажется действительно стал им впоследствии). Он собрал нас и поставил пьесу для родителей по рассказу, кажется Носова - "Честное слово". Все как у больших, с костюмами собственного изготовления, с ружьем из палки и прочими атрибутами сцены - голь на выдумки хитра, а дедушки и бабушки, которые в основном и жили на дачах с внуками, пока родители работали, помогали нам с декорациями. Я честно стояла на посту, поскольку именно мне досталась главная роль мальчика, который "дал честное слово и держал его" и как говорили родители, очень натурально плакала, когда все ушли и забыли обо мне. Почему-то это вдруг показалось мне очень обидным, хотя на репетициях ничего такого я не испытытвала. Успех был потрясающим, а Миля говорила, что это у меня талант от нее и страшно гордилась.

Там произошла еще одна небольшая история, которую мама часто вспоминала. Я очень любила кататься на велосипеде и преимущественно на мужском и всегда "с шиком" садилась на него, закидывая ногу через седло, как мальчишки. Ну вот, однажды я так и сделала, но поскольку я еще всегда любила ходить в "шароварах" - так тогда назывались широкие брюки, собранные внизу на резинку - то и неудивительно, что этой самой широкой штаниной я и зацепилась за седло и полетела в канаву вместе с велосипедом. А там росло дерево, в которое я и влепилась плечом. Дедушка очень испугался, повез меня в соседний поселок - Всеволожское - в больницу. Там врач пощупал мою руку ниже локтя, сказал, что все в порядке, сделал повязку и отправил нас домой. В воскресенье приехали родители, увидели мою завязанную руку и решили все же взять меня в город и проверить плечо, которым я стукнулась. Конечно же, там оказался перелом кости, и меня заковали в гипс.

Но деть меня все равно было некуда и меня отправили обратно на дачу. Я быстро освоилась с новым для меня состоянием и с удовольствием каталась на велосипеде, руля одной рукой. Представьте себе ужас моих родителей, когда в следующие выходные дни они приехали нас навестить, а я встречала их на велосипеде с рукой в гипсе! Бабушка и дедушка не смогли справиться с упрямой девчонкой.

Дедушка был совсем другим. Довольно высокий - все говорили, что Генка ростом и фигурой пошел в него - худощавый, тихий, скромный, очень интеллигентый, всегда выполняющий все желания бабушки. Он очень любил нас, особенно Генку, в котором чувствовал родственную душу: дедушка любил все время напевать разные мелодии, а Генка ему подпевал на свой манер. Когда обнаружилось, что у малыша отличный слух, и он четко воспроизводит мелодии и когда Генку научили в два с небольшим года петь модную тогда песню (я уж не помню точно, кто именно научил, скорее всего Миля):

"Я встретил девушку - полумесяцем бровь,
на щечке родинка, а в глазах - любовь.
Ах эта девушка меня с ума свела,
разбила сердце мне, покой взяла."

дедушка, слушая его, просто млел от восторга. Впрочем, как и все окружающие. Дед очень любил бабушку и во всем старался ей угодить, не расстраивать ее и разгрузить от забот. Он неплохо готовил и умел печь единственный пирог - но здорово. Это был так называемый тертый пирог - песочное тесто, брусничная начинка, покрытая сверху кусочками того же теста, но продавленного через крупную терку.

Бабушка была очень больным человеком. Я не знаю, что конкретно это было, но все говорили, что у нее водянка. Ноги у нее опухали жутко, последнее время она уже не могла не только двигаться, но и лежать: она спала, сидя в кресле, потому что иначе просто задыхалась.

Для деда она была как стержень, на котором держалась вся его жизнь. Когда бабушка умерла, он как будто сломался. Жизнь потеряла для него всякий смысл, и у него стал ужасно быстро развивать склероз, причем в довольно агрессивной форме. Он перестал узнавать нас, развилась мания преследования, он считал нас врагами - нас, внуков, которых он просто обожал! И когда однажды он кинулся на нас с палкой, мама с папой не выдержали и отправили его в больницу, где он примерно через год и умер. Родители навещали его там каждое воскресенье и однажды взяли и меня. Я до сих пор помню этот ужас! Он, конечно, меня не узнал, он вообще уже никого не узнавал и смотрел как-будто сквозь нас. И единственно, кого он вспоминал - это бабушку! До самой последней минуты!

Сабина Агранова, август 2002